Первомайская демонстрация. Синее небо, разноцветные флажки, смех – красота! Я сижу у папы на плечах. Мне где-то четыре года. Папа с энтузиазмом рассказывает окружающим нас людям про глаза, какую-то катаракту и хрусталики. Все слушают с восторгом на лицах. Я понимаю, что папа «главный», а работа его – ковырять глаза. Помню как создавался первый искусственный хрусталик «Спутник» у нас дома. Папа с мастером – «золотые руки» из Ленинграда по фамилии Коран сидят на кухне в облаках дыма («золотые руки» курил одну за одной), шумно обсуждают проблему, мама бесконечно варит пельмени – весело! Мама-химик в промежутке между пельменями помогает папе в поисках необходимого материала для создания хрусталика. У нас дома всегда было полно народа, в основном папины сотрудники – все молодые, громкие. Говорили, конечно, про те же хрусталики.
В общем, к семи годам я уже точно знала, что такое хрусталик и с чем его едят (с пельменями). Потом папа начал учить меня фотографии. Сам он был отличным фотографом и в студенческие годы даже подрабатывал этим делом. Правда, меня все эти ванночки, растворы, пленки, темная комната, то есть процесс проявки, не увлекли. Нравилось только фотографировать. Папа же настаивал, что любое дело надо доводить до конца. Он вообще за какое-бы дело не брался – все получалось здорово.
Лет в девять мне купили велосипед. Моя мама и тетя бились со мной несколько дней – бесполезно. Потом приехал папа. Посадил меня в седло и толкнул сзади с криком «крути педали», и я преспокойно поехала. Также быстро он научил меня плавать. Заплывал на лодке на середину Дона и прыгал вместе со мной на руках в воду, потом отпускал меня и страховал, чтобы не утонула. В результате я получила воспаление среднего уха, но плавать научилась хорошо. Вообще с папой у меня связаны яркие детские воспоминания. Это и охота, где мы потерялись в какой-то заснеженной степи. Было уже темно, мы сидели на снегу спина к спине и пели песни, ожидая когда нас найдут его товарищи. С ним никогда не было страшно. Это наши поездки на Левбердон (Левый берег Дона), где отдыхало большинство ростовчан. Вареные раки, рыбец, которых мы обожали. Мы с ним совершали серьезные заплывы – переплывали Дон туда и обратно, часть пути я цеплялась за него «буксиром». Он мог плавать часами и ни капельки не уставал, ведь он был мастером спорта по плаванию. Мама всегда беспокоилась, что ногу сведет или еще что-нибудь. Папа в ответ смеялся. Мы все тогда очень часто смеялись.
Когда я училась в шестом классе, мы переехали в Москву. Очень скучали по Ростову и Дону. Плавать ходили в бассейн «Москва», где теперь стоит Храм Христа Спасителя. К сожалению, папа был очень занят. Он создавал свое Дело и свой Дом – МНТК «Микрохирургия глаза». Работа для него всегда была культом. Он не понимал и не уважал людей, которые не любили работать. Презрительно называл таких «бездельники и лентяи». В его устах эти определения звучали как самое страшное оскорбление. Сам он работал практически 24 часа в сутки и не уставал. Конечно, его сотрудникам было нелегко. Но папа умел увлечь людей, делал работу действительно радостной. Он, как солнце, заряжал всех своей энергией.
Заканчивая школу, я и не думала заниматься медициной. Я увлекалась театром, кино, литературой. Хотела поступать на кино- или театроведение. Папа не мог об этом даже слышать. Он водил меня в свою клинику, брал в операционную, надеясь, что я «загорюсь» офтальмологией. А я все ни в какую. Тогда было применено последние «оружие».
У папы был друг – Анатолий Абрамович Аграновский. Талантливейший журналист и писатель. Очень умный, тонкий человек – настоящий интеллигент. Они подружились с папой еще в 60-х годах в Архангельске. Молодой хирург-офтальмолог Святослав Федоров, работая в Чебоксарах, создал очень удачную модель искусственного хрусталика «Спутник» и имплантировал его 12-ти летней девочке с катарактой. Эта была первая и успешная имплантация ИОЛ в Советском Союзе. Реакция офтальмологической номенклатуры была резко отрицательной. Главный офтальмолог СССР профессор Архангельский на страницы газеты «Правда» назвал Федорова шарлатаном и призвал общественность опасаться его. А письма от больных уже летели к папе со всего Союза. Тем не мение, продвижение новой революционной методики забуксовало. Но не таков был мой папа, чтобы отступать.
В разгаре борьбы за «Спутник» у мамы возникла идея написать в газету «Известия» лично Анатолию Аграновскому, статьи которого она читала и считала его замечательным журналистом. Надо сказать, что в то время статья в центральной газете значило очень много – могла и «убить» дело, и помочь ему. У мамы был отличный слог. Они с папой написали письмо Аграновскому с приглашением приехать и разобраться во всем самому, поговорить с прооперированными пациентами. Анатолий Абрамович приехал в Архангельск, куда мы со скандалом переехали из Чебоксар, и провел, как теперь говорят, настоящее журналистское расследование. Он был потрясен тем, что увидел и услышал, и возмущен, что Федорова «гнобят». Результатом поездки стали пожизненная дружба двух талантливых людей и знаменитая статья Аграновского «Открытие доктора Федорова» в газете «Известия». Думаю, что она значительно облегчила продвижение папиных идей и переезд его в столицу для развития Дела.
Так вот, папа, исчерпав свои возможности в настрое меня на офтальмологию, попросил Анатолия Абрамовича уговорить меня поступать в медицинский институт. Аграновский с блеском выполнил папину просьбу. Его аргументы были «железны» (даром что ли лучший журналист страны?) и состояли в том, что участвуя в папином благородном деле я буду всегда нужна и полезна людям, что дает человеку наивысшее удовлетворение в жизни. Я согласилась поступать в медицинский. Школу я закончила с золотой медалью и должна была сдавать один вступительный экзамен – биологию. Но сдать надо было обязательно на «пять», чтобы не сдавать остальные, в том числе пугающую меня физику. Я, безусловно, надеялась, что папа подстрахует меня, раз уж я согласилась стать врачом. Не тут-то было! Он во время экзаменов спокойненько уехал в отпуск, объяснив потом маме, что был абсолютно во мне уверен. Свою «пятерку» я получила с боем, уж очень хотелось экзаменатору поставить мне «четыре», так как моей фамилии не было в пресловутом «ректорском списке». Но я заявила, что знаю предмет отлично и готова к любым дополнительным вопросам. Короче, вышла с экзамена студенткой 3-го Медицинского института, к великой радости моих родителей.
Они ласково называли его «шеф». Женщины были поголовно в него влюблены, а он был влюблен в свое Дело. Учиться у него было очень приятно. Он был прост в общении, очень открыт, идеи разбрасывал, как семена на поле – редкая в наше время щедрость. В его операционной всегда толпились молодые врачи. Ему это не только не мешало, а очень нравилось. Он комментировал каждый этап операции, создавая спокойную и доброжелательную обстановку. Думаю, что и больные получали удовольствие от его глубокого баритона.
Уже работая в институте, я часто ассистировала ему на приемах пациентов. Он был великолепным диагностом. Умел находить абсолютно нестандартные подходы в лечении. Не помню, чтобы он когда-нибудь сказал больному, даже в самом безнадежном случае, что «ничего нельзя сделать». Он всегда умел находить нужные слова и вселять надежду. Все больные после разговора с ним всегда чувствовали себя лучше.
Надо сказать, что работа для нас была праздником. В институте царила творческая атмосфера, все кипело и бурлило. Папа стимулировал и поощрял нашу инициативу, постоянно требовал новых научных идей. Работали мы на прекрасной, самой современной аппаратуре, оперировали самыми лучшими инструментами, часть которых производили в экспериментально-техническом отделе института.
Словом, обстановка в институте была космическая. Все иностранные делегации посещали в Москве в качестве главных достопримечательностей Большой театр и институт Федорова, который называли клиникой ХХI века. У нас регулярно проводились научные конференции, мы участвовали в работе зарубежных конгрессов. При институте были организованы курсы повышения квалификации для отечественных и зарубежных специалистов, где я преподавала в течение многих лет. То есть мы всегда были в курсе последних достижении мировой офтальмологии и в постоянном контакте с ведущими клиниками Европы и Америки. Институт также сотрудничал с крупнейшими лидерами в производстве офтальмологического оборудования и материалов.
Количество пролеченных больных и качество их лечения росло с каждым годом и намного превышало показатели других клиник. Слава глазного Центра Федорова гремела по всему миру. У нас оперировались многие знаменитости, вплоть до глав государств. При этом отец оставался абсолютно доступным человеком и врачом для обыкновенных людей. В экономике существует понятие – «экономическое чудо». Я могу утверждать, что мой отец создал «медицинское чудо». Вот уже 12 лет как папы нет. Он погиб при исполнении служебных обязанностей, возвращаясь в Москву из Тамбовского филиала, разбившись на вертолете.
Но грандиозность построенного им Дела продолжает быть очевидной. В мировом рейтинге офтальмологии МНТК «Микрохирургия глаза» занимает одну из ведущих позиций. Специалисты, подготовленные в институте, работают по всему миру. Федоровские методы лечения применяются повсеместно, его научные идеи остаются актуальными. Практически все частные глазные клиники в Москве открыты именно учениками Федорова. Меня неоднократно приглашали на международные конгрессы с выступлениями об отце.
В Америке имя Святослава Федорова увековечено в Зале Славы при Американской Академии Офтальмологии.
